Н.Комарова-Некипелова. Книга любви и гнева. 1.

===================================================

Друзья автора (Соня и Виктор Сорокины), прочитавшие рукопись,
возвращают ее автору в виде книги –
глубоко тронутые и искренне восхищенные прочитанным.

=========================

Уходят, уходят, уходят друзья…


Светлой памяти Нины Комаровой-Некипеловой

11 апреля 2008 года после тяжелой болезни скончалась Нина Некипелова (урожд. Комарова), изумительной души Человек, наш ближайший друг и соратница по правозащитному движению…

В память о ней мы решили ознакомить читателей сайта Проза.ру с потрясающей книгой, которую Нина написала (а мы ее издали) еще в 1994 году под значащим названием «Книга любви и гнева».

Родилась Нина 6 октября 1937 года в Москве. По профессии инженер-химик, фармацевт. Работала старшим лаборантом в Лаборатории биохимии растений Никитского ботанического сада (Ялта), сменным инженером на витаминном заводе (Умань), аптекарем (в пос. Фирсановка, Московск. обл.; Камешково, Владим. обл.; Фрязино, Московск. обл.). В Париже, куда они вместе с мужем и двумя детьми эмигрировали, работала корректором в газете «Русская мысль».

Ее муж, Виктор Некипелов, умер 1 июля 1989 года в Кретее (пригород Парижа). По профессии тоже инженер-химик. Образование имел среднее медицинское (работал в Омском военно-медицинском училище), фармацевтическое (работал в Харьковском фармацевтическом институте) и филологическое (окончил Московский литературный институт).

Он был известным правозащитником, членом Московской общественной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений, талантливым поэтом, публицистом, почетным членом американского ПЕН-Клуба. Посмертно был награжден Литовским правительством Орденом Креста VYTIS (за подписание в 1979 г. Меморандума по поводу оккупации СССР Балтийских стран).

В 1973 году был приговорен к двум годам заключения за правозащитную деятельность, в 1979 году – к семи годам плюс пяти годам ссылки. Освобожден в 1987 году – в тяжело и безнадежно больном состоянии. В том же году они всей семьей эмигрировали во Францию.

Вот ему-то и посвящена была Ниной «Книга любви и гнева» – душераздирающая и потрясающая.


Соня и Виктор Сорокины

===================================================

Нина Комарова. КНИГА ЛЮБВИ И ГНЕВА. 1.
_______________________________________

Твоей светлой памяти, Ви.

***

Первый курс института – мое собственное осмысливание жизни.
По окончании школы вдруг зачеркнула свою давнишнюю мечту – поступить на мехмат университета. Возможно, потому что чувствовала свою неподготовленность, а, возможно, была во мне некоторая амбициозность. Сейчас понимаю, что все – от плохого воспитания и дома и вне дома, когда насыщали нас красивыми мечтами, романтикой подвигов и т.д. и т.д. "Изменив" математике, я решила поступить в Менделеевский химико-технологический институт в Москве.

Но и с Менделеевским институтом ничего не вышло. У меня попросту приемная комиссия не взяла документы по причине отсутствия в паспорте прописки (уверенная, что возвращаться не придется, я выписалась из Крыма). Во временной прописке в Москве отказали из-за того, что я не имела вызова из института для сдачи экзаменов. Откуда мне было знать все эти "тонкости" жизни? И никто из близких не подсказал. Видимо, тоже невдомек.

В общем, пришлось-таки вернуться домой, и так как время было потеряно, а год сидеть без дела невозможно, я пошла в парковые рабочие. Но первое открытие я сделала.
Не всегда твои мотивы и твоя логика совпадают с имеющимися в обществе правилами, законами.

Второе открытие случилось очень быстро. Меня пригласили как члена бюро комсомольской организации в Н.Магараче на партийное собрание, где читалось "Закрытое письмо", разоблачающее культ личности Сталина. Я впервые была на таком серьезном собрании, среди очень серьезных людей – строгих, подтянутых как будто – ни шутки, ни улыбки...

После прочтения письма наступило молчание, долгое, и уже рвалось наружу: чего же вы молчите?!.. как секретарь парторганизации предложила своим мягким с необычным выговором "р" голосом: "Есть предложение – осудить культ личности Сталина". Помню, меня поразило тогда единодушное, какое-то суетливое, боязливое и вместе – радостное общее согласие: осудить. По глазам присутствующих было видно, что они обо всем, о чем говорилось в письме, знали. Но как же так!

Мой вопрос прозвучал неуместно и вызывающе в этой взрослой партийной "проверенной, спаянной" компании:
– Но как же вы все молчали, если все знали? Почему виноват один Сталин? А вся партия? Значит, вся партия также должна быть осуждена!
–
Продолжением этого собрания, видимо, было предложение, с которым ко мне подошла секретарь парторганизации.
– Нина, вы не хотели бы вступить в партию? Подумайте.

Эго предложение, признаюсь, наполнило меня гордостью, меня просто распирало от нее. К счастью, мой дядя, у которого я много лет воспитывалась, охладил меня, сказав, что я еще слишком молода для такого шага.

А через несколько месяцев я уехала в Харьков и поступила в фармацевтический институт, за что казнила себя столько, сколько училась в нем. Дело в том, что это была уступка моим приемным родителям, у которых родственник был директором этого самого института, и когда-то, отдыхая у нас, он говорил, что я смогу поступить в его институт без всяких трудностей. Возможно, что за этим договором стояло все то, о чем я не только не знала, но и не догадывалась, а именно, что путь в Москву мне изначально заказан, как и вообще институт. О том, что отец был арестован в 1937 году, я узнала после смерти Сталина, а о том, что в 1939 году его расстреляли, только в 1973 году, когда написала письмо с официальным запросом. Так что предложение Дмитрия Галактионовича Борисюка было в начале 50-х годов больше, чем просто проявлением доброго участия. Всего этого я не знала, и в институт согласилась пойти, потому что мне было все равно, а настойчивой просьбе больной тетушки, моей второй мамы, у меня не было причин отказать. Кроме того, проспект из института меня примирил – это, собственно, тоже химия, но с медицинским уклоном. Выпускники направляются в биохимические лаборатории, на витаминные заводы, контрольно-аналитические лаборатории.

Так я стала студенткой Харьковского фармацевтического института в 1955 году. В 1956 году я, будучи студенткой II курса, самовольно покинула работу в колхозе, где у меня произошел конфликт с руководителем нашей студенческой группы, собственно, конфликт был потом, а тогда был "просто побег от мышей". Дело в том, что я не переносила тогда одного вида их. А когда увидела, как из вязанки кукурузных стеблей, которые несла впереди одна из девочек, шмыгнуло на землю несколько серых комочков, у меня просто отнялись ноги.

Смешно. Но факт. Уже никакая сила не заставила бы меня поднять охапку скошенной кукурузы. Я встала на ступеньку грузовика, перевозившего стебли к силосной яме, и так простояла до конца работы. А утром уже была в институте и сказала, что согласно на любую работу в аудиториях. В общем, все было понято и принято нормально. Меня поставили на мытье полов. Открыв одну из комнат, я увидела засыпанного штукатуркой студента, возившегося у электрической розетки. Он внимательно взглянул в мою сторону и продолжал свое дело, сказав, что пока не стоит мыть, все равно штукатурки еще будет много. С чем я и ушла в другую комнату, но где-то остался этот образ – сосредоточенный, в серой от штукатурки белой шапочке медика. На следующий день я увидела его на скамейке маленького институтского дворика с мальчиком лет трех. Оказалось потом – сынишкой. Не знаю, что случилось. Тысячу раз в книгах утверждалось, что так бывает, и тысячу раз в жизни потом слышала – не бывает. Я – на стороне книг. Бывает. Протянулась какая-то невидимая ниточка, которая натягивалась и вела... Я должна была непременно встретить каждый день этого худощавого, бледного, но с удивительно выразительными темными глазами человека. Когда-то если и рисовался мне образ моего будущего мужа, то это был непременно черноволосый, достаточно яркий, какой-то особенный внешне – конечно, стройный, сильный и т.д. и т.д., и конечно же – не военный! И вдруг... Совсем не яркий, со светлыми волосами, достаточно сутулый и совсем не красавец, старший лейтенант, студент военно-фармацевтического факультета... Но что же случилось? Почему останавливалось, а потом начинало отчаянно колотиться сердце, часто, остро, больно? И не было сил поднять глаза, проходя мимо? И так хотелось, чтобы он увидел, увидел меня. Я не знала ни имени его, ни друзей его. Это продолжалось почти год, пока, наконец, однажды не встретила его у нашего преподавателя ботаники, которой несла пакет с виноградом и персиками, присланными мне из Крыма. Это была молния. Кажется, я на секунды ослепла от неожиданности... Так я познакомилась с моим будущим мужем – Виктором Александровичем Некипеловым.

Оказывается, Юлия Александровна Первова (так звали преподавателя ботаники) не только хорошо знала Виктора, но они дружили. Был даже такой союз "Юнга", что расшифровывалось Юлия – Некипелов – Гончаров – Александровна. Объединяла этот союз поэзия. Все писали стихи. Все любили стихи.

С этого вечера все перевернулось. Спустя какое-то время я спросила у Ю.А., давно ли она знает того гостя, что был у нее.
– Это ж Витя Некипелов. Да я же рассказывала о нем! Действительно, рассказывала, но откуда мне было знать, что это как раз тот студент-военфаковец, которого я ежедневно старалась увидеть. Теперь начались новые муки. Теперь появился страх, вдруг Виктор, встретив, остановит улыбкой и вопросом, например: когда угостите нас снова таким вкусным виноградом? Теперь я ловила каждое слово Юлии Александровны о Викторе. Узнала, что он родился в Харбине, что он не очень счастлив с женой, что дома у него очень тяжелая обстановка, что живут они материально очень стесненно, что Виктор учится и работает. Что он необыкновенно талантливый человек, но слабый по характеру... Что женился он необычно... по переписке. Т.е. была у него в Сибири женщина, которую он любил, а потом они вроде бы рассорились, а возможно, расстались, потому что Виктор уехал в Харьков учиться. Как-то получил письмо от подруги этой женины, ответил (он всегда отвечал на письма)... завязалась переписка. Подруга однажды написала, что очень хотела бы посмотреть Харьков... Пригласил ее. В первый же вечер произошла ссора, глупая, нелепая... Но уже и чувство ответственности – человек вроде к тебе приехал, в незнакомый город... И не просто человек, девушка... В общем, поженились. Ссоры были постоянными, родился в конце концов сын, и это еще больше сделало невозможным разрыв.

– Подумать только, какие были чудесные письма. Я читала их. Больше того, я сама благословила Витю.

Ни о чем не догадываясь, Ю.А. рассказывала мне какие-то мелочи.
– Сегодня Витя принес сборник А.Грина, хотите посмотреть?
Или:
– Мы вчера гуляли вечером и читали стихи на память. Вы любите Тютчева?

Господи! Конечно, я хотела посмотреть сборник А.Грина, я хотела потрогать его руками. Стихи Тютчева я, конечно, люблю (признаться же, что я почти не знаю стихов Белого, Блока, Тютчева, Клюева, Цветаевой, Ахматовой, Гиппиус, Волошина... было невозможно). Я молчала. Я впитывала каждое слово, и я чувствовала, я слышала прекрасную мелодию строк. Обмана не было. Я любила все эти стихи! Они были удивительны! Они приближали и расширяли небо, они наполняли и очищали чувства и, наверное, рассл[цензура]ли. Потому что однажды я не выдержала и призналась Ю.А., что люблю Виктора и не могу дольше скрывать это, потому решила перевестись в другой институт, в Запорожье.

И я действительно уехала, ко всеобщему недоумению, в Запорожье, где проучилась третий и половину четвертого курса. Это были самые серые годы во всей моей не слишком яркой студенческой жизни. Я ни с кем не подружилась там, единственно, я продолжила там работу в научно-студенческом обществе на кафедре аналитической химии. Там, в Запорожье, я единственный и последний раз жила в общежитии. В комнате нас было пятеро, но своих соседей я практически не видела, так как вечером уходила в "читальню", именуемую "Ленинской комнатой", и просиживала в ней допоздна, а утром вставала, когда все уже уходили на лекции. Я понимаю, что мое поведение выглядело странным; немудрено, что, как потом мне рассказывали харьковчане, встретившиеся на практике со студентами из Запорожья, последние были уверены, что я наркоманка. Почему? – Не знаю. Но хорошо, что не шпионка, не еще, Бог знает, кто. Интересно, как вообще складывается образ непонятного ближнего? Как часто он принимает фантастический вид. И уже трудно вырваться из этого созданного облика. Хорошо, если это добрая фантастика, а если злая?..

Кстати, продолжение истории с мышами имело самый неожиданный для меня конец. На одном из комсомольских собраний первым вопросом повестки дня было: персональное дело студентки II курса Комаровой Н.М., из которого узнала о себе, что я: 1) выступаю против постановления партии и правительства об антипартийной группировке: Молотов, Ворошилов и примкнувший к ним Шепилов; 2) срываю проведение сельскохозяйственных работ, агитирую студентов отказаться от работы в колхозе; 3) вызывающе веду себя в институте, что проявляется в непосещении ряда лекций, в неподчинении требованию снимать пальто. Я и на этом собрании сидела в накинутом на плечи пальто. А что делать, если мерзла я отчаянно, а теплых свитеров у меня не было?.. В общем, был поставлен на голосование вопрос об исключении меня из комсомола. И только когда взметнулись руки вверх, вскочила моя подруга Лина Лейфер:
– Вы что, с ума все сошли?! Вы что, не знаете Нину Комарову?!

После этого почти задохнувшегося крика слово взяла все та же Ю.А.Первова и "мужественно" призвала собрание на выносить поспешных решений. Она предложила передать дело в институтское бюро комсомола. Вот тебе и полевые мышки...

Но зато им же я обязана и повороту своей жизни. Все-таки удивительно, что от самых, казалось бы, не стоящих внимания пустяков все меняется вдруг круто и бесповоротно. Не приди к нам с беседой председатель колхоза, не пристыди нас, студентов, за идеологическую пассивность, не заяви я ему, что нет у нас никакой базы для идеологической активности, и кто знает, правда или ложь – все эти сообщения об антипартийной группировке. Сталина боготворили – оказалось: культ личности. А я из-за этого лишилась отца. Потом – дело врачей, оказалось, что это тоже "дутое" дело. А нынешнее какое? Может, это все снова ошибка... Что же мы можем сказать колхозным ребятам, если нет веры, что враг – действительно враг? Что мы знаем о Кагановиче, Молотове, Ворошилове?.. И обсудивших их?..

Не выскользни из снопа мышка, так и работала бы спокойно и весело. В колхозе хорошо! Простор, воздух. Электричества, правда, в деревне не было, но зато приезжала раз в неделю кинопередвижка и собирала всех живущих в ней – молодых и старых.

Вот только здесь и видели мы жителей деревни. А днем их не было. Странно, почему на поле студенты, а не колхозники? Где они? И хоть бы руководил нами опытный колхозник какой-нибудь. Так нет же – руководил наш капитан Мазаев – весь высохший какой-то, желчный, колючий. Ему привычней с солдатами, а тут два десятка девчонок, да четыре парня... на весь огромный колхоз. Правда, повариха была из сельских. И кормили добротно, не скупясь на мясо, молоко, творог. Зато ведь и работали бесплатно, практически. За два месяца, кажется по 15 – 20 руб. заработали ребята. И как назвать рабами эту вполне сознательную молодежь, понимающую свой долг, ответственно его выполняющую... Да они и без этих денег работали бы на совесть. Так были воспитаны, что если Родина требует выполнить свой долг перед нею, значит, его надо выполнить. Конечно, надо! И вообще, один – ничто, все вместе – могучее прекрасное; самое справедливое общество в мире. И если б не мыши, разве бросила бы я такой ответственный участок работы? Но можно ли из-за этого сомневаться в моей любви к Родине? И с председателем вступила в "идеологический спор" не из антинастроенности к Родине. Просто обидно, что под любовью к стране и народу такие люди, как наша "классная дама" – капитан Мазаев, председатель колхоза и т.д., понимают беспрекословное подчинение, безусловную веру всему, что исходит сверху. Но ведь жизнь уже показала, что не все, что сверху, свято. Осмысливание событий – мое естественное право!.. Какой наивный гнев кипел во мне против Мазаева – не против системы как таковой. Социализм был еще единственно верным учением...


Продолжение следует.

==================

На фото: Дарственная надпись на первом экземпляре книги.