Моей Маленькой Соне

«Ну и забава у людей – убить двух белых лебедей!» /В.Высоцкий/

Как это часто случается, Василий женился дуриком. В выпускной вечер, перед торжественным собранием, острая на язык Верка под гогот сокурсников возьми да и спроси его:
– А что, Вась, жениться тебе на мне слабо?.
– Нет, почему же?! – мгновенно среагировал Василий и, взяв Веру за руку, выдернул ее из круга и повлек к выходу.
– Вась, ты что? Ты куда?..
– В ЗАГС, – негромко и хладнокровно отрезал Васька.
Банкет прошел без них...
Василий был человеком угрюмым, никогда не смеялся, друзей не имел, но Вера не брыкалась – жизнь ее была сломана: все знали, что еще на первом курсе ее жестоко изнасиловали, по поводу чего многие в ее отсутствие были не прочь похихикать. Если бы она была шлюхой, к ней, осуждая ее на словах, втихаря подкатывались бы. Если бы, вдруг, какую-нибудь жестокость проявила она, на нее смотрели бы снизу вверх – как на героя. Но изнасиловали ее. И потому «самое передовое в мире» общество взирало на нее с откровенной брезгливостью.
После неудачно сделанного аборта способность к деторождению Вера потеряла, о чем она предупредила Василия по дороге в ЗАГС, но тот твердо закрыл тему: «Идем!».
Окружающие предрекали их семье скорый крах. Но годы шли. А на десятый им подвернулся случай. Пройдоху Кочкина, пробившего себе годичную командировку в Египет, взяли – видимо, не с тем поделился. Второй кандидат на поездку был в отпуске. А посланца «братской страны» уже ждали, и потому Василию предложили быстро оформить бумаги. С женой!
Василий был не дурак... Застопорить их выезд могли лишь за недостатком «заложников»: Вера была круглая сирота, да и у него никого, кроме больной матери, не было. Узнав о новости, Марья Трофимовна грустно-утешительно произнесла: «Слава Богу, что я еще жива...»
Когда стало известно, что последняя инстанция дала «добро», Марья Трофимовна усадила детей напротив:
– Дети мои, жизнь наша невеселая, и нет ни малейшей надежды на лучшее. Судьба отца вам известна... А для матери самое большое горе – это знать, что ее дети несчастны. И потому, если вы хотите, чтобы из этого мира я ушла с легким сердцем, – не возвращайтесь. Если вам это удастся, знайте, что мне будет легко, и это снимет с ваших душ камень. А от этого и мне станет еще легче. А там, – и она махнула рукой куда-то вдаль, – может, и Вера излечится от недуга. Обо мне не плачьте.
Долгое время спустя успокоились в светлых надеждах, с ощущением, будто в золотую осень солнце поднялось невысоко, да так и замерло. Предстояла вечная разлука, каковую мало кому довелось испытать наяву. Но последние слова матери оказались живой водой: дети брали ее жертву не безвозмездно – как танцующие на гробе, – но чтобы так же щедро пожертвовать когда-нибудь и самим, – ибо только так можно спасти род человеческий.
Предотъездный сабантуй прошел гладко. А когда гости разошлись, трое обездоленных людей стали вспоминать, вспоминать...
В аэропорту все держались молодцом, только у Веры глаза блеснули, всего на миг...
Марья Трофимовна умерла через два года. Помогали ей две добрые, но далекие от политики женщины, с которыми о самом сокровенном она делиться не могла. Жила же Марья Трофимовна знанием, что теперь ее дети устроят свою жизнь по собственному усмотрению; да еще – длиннющим письмом сына, написанным им за два дня до отъезда. Она перечитывала его перед сном и каждое утро – как молитву, и этого ей было достаточно...
В Каире, улучив первый же удобный момент, Василий с Верой шмыгнули в английское посольство, а вскоре как политбеженцы перебрались в Лондон. Начиналась новая жизнь – с нуля. Из прошлого остались лишь они – друг для друга.

***
Была ли у Василия и Веры когда-либо взаимная страсть? Пожалуй, нет – как у людей, объединившихся под давлением обстоятельств. Ведя десять лет назад Веру в ЗАГС, Василий вовсе не был в нее влюблен. Но и никаких мерзостей – вранья, подлизывания – он за ней не знал. Видел, как она презрительно относится к рвущимся в первачи. Сокурсники Веры при ней о ее «позоре» не заикались. Было, правда, однажды, так тот на всю жизнь запомнил...
Идея с ЗАГСом пришла Василию мгновенно, однако не на пустое место: Веру среди всех своих знакомых он выделял как человека наиболее порядочного. К тому же, ему всегда хотелось хоть чем-нибудь утешить обиженных. Тут-то он и воспользовался Вериной шуткой.
Верина же реакция определилась ее положением отверженной. Она уже давно настроилась на одинокую жизнь. И вдруг судьба отвела ей всего полчаса, чтобы обратить внимание на своего будущего мужа. Василий был нелюдим. Вел он себя всегда «правильно», но инициативы не проявлял; после всяких собраний спешил домой или в библиотеку. Хорошо это или плохо? Сокурсницы на него не заглядывались: так себе, не поймешь, что и за человек. Но ведь одиночество – еще страшнее...
Свадьба была скромная, тем не менее, Василий пригласил на нее всех, «кого следовало». Вера была в недоумении, но после празднества Василий ей объяснил: «Эта свадьба – для них. А до нашей... – еще дожить надо...».
Так вот и пролетели первые десять лет: не то чтобы счастливо, однако и без особых огорчений – спокойно, размеренно. Женитьба не изменила характера Василия: он по-прежнему оставался взвешенно-угрюмым. И только когда они с Верой забирались в несусветную глухомань – куда-нибудь на Верхоянский хребет или юг Кольского, – где духом человечьим не пахло, он преображался. Под насвистывание сентиментальных мелодий легко и играючи Василий создавал светлый комфорт, удивительно гармонирующий с девственностью природы. Тогда и к жене у него просыпалось нечто похожее на ласку. Однако Вера постоянно ощущала в муже вторую половину души, наглухо закрытую от всех. Много раз она пыталась проникнуть за перегородку, но Василий, отшучиваясь, всегда как-то ловко ускользал.

***
...К лондонской жизни Василий отнесся скептически-настороженно – боялся разочарований. Он всегда настраивался на худшее: если ничего хорошего не произойдет – все нормально, так и должно быть, а если произойдет – можно от души порадоваться.
Говорят, эмигранты из России вживаются в западную жизнь в среднем за шесть лет. Они уложились в пять. С обывательской точки зрения устроились они просто прекрасно: высокооплачиваемая работа в крупной проектно-строительной компании; хоть и в кредит, но купили шикарный коттедж с английским минипарком. Казалось бы: живи да наслаждайся. Ан, нет, ощущение счастья не возникало.
Проходя мимо детского сада, Василий всегда замедлял темп. Вере о своей тоске виду не подавал, все пережигая в себе. Хотя жена и прошла курс лечения в лучшей поликлинике, должные месячные события не происходили.
И все-таки не это угнетало его более всего: в принципе можно было бы кого-нибудь усыновить или удочерить. Угнетало безнадежно чуждое общество со зрелищем на первом плане.
Однажды Василий вернулся с работы взвинченным.
– Вась, что случилось?..
– Все, Вер, больше не могу! Вот у меня где – вся ихняя распрекрасная жизнь. – И он резанул рукой по шее.
Вера больше не допытывалась, о чем шла речь – знала: духовная и душевная убогость общества профессионалов, живущих своим узким обывательским мирком.
Из России бежали от абсурда и жестокости; здесь же, напротив, все логично, все просчитано. И вежливость исключительная. Вот только на черта эта вежливость, если душой прислониться не к кому. Кроме как к Верке. А если во всем мире есть лишь одна близкая душа, так стоит ли тужиться, каждое утро надевать ошейник и наигрывать респектабельность?!
– А что, Вер, драпануть со мной на край света тебе слабо?
Пока Верино сознание усваивало как шутку первую часть вопроса, оно уже подготовило ряд контрдоводов. Но заключительное слово «слабо» взрывной волной отбросило Веру на пятнадцать лет назад – в тот, изменивший ее судьбу, день. И, не раздумывая, как прыгают в ледяную воду с закрытыми глазами, за Веру ответили ее гордость и благодарность:
– Нет, почему же...
– Спасибо, – сдержанно и весомо поблагодарил Василий.
Наутро они заявили об увольнении по собственному желанию и дали всевозможные объявления о распродаже имущества. Однако фирма – на законном основании – на два месяца их притормозила. Тем лучше: будет время подготовиться к отъезду основательно.
Василий повеселел – опережая будущее. Вера только успевала реагировать на его бесконечные оригинальные инициативы.
– Вась, а край света – это где?
– О, Вер, это самый что ни на есть восточный полинезийский остров, за которым, кроме голубого цвета, уже ничего нет. Дальше только, за тысячу миль, – таинственный остров Пасхи.