После седьмого класса я стал собирать документы для поступления в Московский авиационный техникум. Времени было в обрез, так как экзамены в этот привилегированный в те годы техникум начинались 1 июля.
28 июня я поехал сдавать документы, но, приехав в техникум, обнаружил, что потерял их где-то по дороге. Это сегодня нашедший потерю может тут же позвонить пострадавшему, который в считанные часы-минуты может за нею приехать. А в те 50-е годы для этого потребовалось бы минимум неделя. Так что моя розовая мечта растворилась в еще чистом в те годы голубом московском небе.
Домой в Пушкино приехал я свободным человеком – ни к какому учреждению не приписанным. А потому, не дожидаясь, пока документы ко мне вернутся, я собрал вещи в дорогу и поехал к бабушке с дедушкой в деревню Малынь (Тульская область) – на родину моей мамы. Мне было тогда четырнадцать лет…
Мой дедушка (Сорокин Николай Николаевич) был знаменитым на всю округу кровельщиком-жестянщиком. Он пользовался славой безукоризненно добросовестного мастера своего дела. И я пошел к нему в подмастерья. Через несколько дней я стал выполнять многие, не слишком ответственные, операции.
Эта «черная» для многих работа была поистине сказочной для пацана-романтика: ведь в малолесистой местности с крышы можно было видеть то, что с земли увидеть никак невозможно. Так, с крыши нашего дома можно было увидеть вершины деревьев, что росли вдоль не нашего, деревенского, а далекого и неведомого «большака» – версты за четыре: за рекой Плавой и окопными укреплениями, которые и моя мама в 1941-м копала. Наверное, это были огромные тополя, которые мне так никогда и не довелось увидеть вблизи.
Работа на крыше для меня всегда была связана с таинственными находками – чего только нельзя найти на чердаках старых домов! Не обошлось без чуда и на этот раз: на чердаке нашего дома я обнаружил… самый настоящий клад – целый мешок денег! Жаль только, что деньги эти оказались времен революции…
История клада выяснилась без труда. Оказалось, что мой прадед, большой труженик-единоличник, человек жестких религиозных нравов, имел слабость к собирательству «красивых бумажек». Он и представить себе не мог, что бумажные деньги могут превратиться в пыль, а потому, вместо того, чтобы использовать по назначению, складывал их в большой мешок. Таким вот образом клад моего прадеда попал в мои руки.
Возвращаясь в Москву, я взял с собой полную коллекцию ассигнаций: получился солидный рулон порядка 36 тысяч рублей. Но до Москвы я его не довез… Я «додумался» присоединить к ним еще и шесть рублей настоящих, то есть еще сталинских, на которые можно было купить шесть молочных мороженых. И вот на рынке в Крапивне я с видом миллионера достаю из кармана огромный рулон денег, вытаскиваю из них трешку, беру мороженое, кладу два рубля сдачи в карман и… отхожу от продавщицы уже без трех своих и 36 тысяч прадедовых рублей… Представляю, что испытал вор-карманник!
Но вернемся к кровельному делу. Очередная крыша находилась в деревне Архангельское, в трех верстах от Малыни. Дорога проходила сначала по большаку, а затем у раскоряжистой древней лозины с широкими дуплами уходила вправо. (Мама рассказывала, что, когда в октябре 1941-го немцы вошли в деревню, они допытывались, где находится эта самая Архангельская ветла, что была обозначена на их картах…)
Деревня Архангельское была для меня другим миром. Речка Холохольня была там пошире и пополноводнее Малынки, а главное – теплая (само собой, все реки в те годы были кристально чистыми). Из двух берегов витиеватой Малынки один обязательно был крутым и высоким, а речка в Архангельском протекала в плоской и прямолинейной долине.
Дом принадлежал пожилой бабке. Чтобы не тратить время на дорогу, мы с дедушкой ночевали у нее в доме, от которого у меня остались два сильных впечатления.
Спали на русской печи. Как-то ночью я зажег спичку и… (советую читателю попридержать эмоции) весь потолок на расстоянии вытянутой руки сплошь – на расстоянии трех-четырех сантиметров – оказался покрытым огромными жирными «прусаками» (рыжими тараканами). Удивительно, за 50 лет я впервые вспомнил об этом только сейчас. Но зато другое обстоятельство врезалось в память на всю жизнь: молодая картошка, томленная в русской печи, в чугунке, погруженная в русское (т.е. в сливочное топленое) масло… Вы даже представить себе не можете, какое это было блаженство!
Запомнилось мне и другое маленькое событие, которое приключилось со мной. Гуляя по деревне, я увидел в двадцати шагах от себя какую-то сутулую старуху, которая показалась мне до ужаса страшной. Она взглянула на меня, и тут я почувствовал, что мое тело как бы пронизывает ледяной холод. Пришлось сильно напрячься, чтобы не поддаться ужасу. Вернувшись, я рассказал об этом хозяйке дома, где мы ночевали. «А-а-а, это ведьма, ее все знают», – объяснила она. Больше проходить мимо «ведьмы» как-то не хотелось…
Где-то через неделю мне понадобилось сходить домой в Малынь – не помню зачем. Темнело. Когда я оказался на полпути – в чистом поле, стало совсем смерклось. И тут мое сердце екнуло: метрах в двухстах справа от себя я увидел привидение в белом одеянии. Оно двигалось напролом по посадкам, махая руками. Это мне конец за какие-то мои грехи, подумал я. Волосы на голове начали шевелиться…
(Надо сказать, что в четырнадцать лет я был как все: моя логика мышления практически определялась только внешними обстоятельствами – школьным и домашним воспитанием, улицей. Среди прочего, мне привили веру в Бога. До восьми лет, из которых последние два года я прожил в Малыни, я вместе со взрослыми принимал участие в ежедневных предобеденных молитвах и в ежегодных крестных ходах. А со второго класса – уже в Новодеревенской школе меня стали убеждать в том, что Бога нет. Своего же мнения я еще не имел и иметь пока не мог (оно появится чуть позже). Как все люди, я мог только безропотно верить любому взрослому и любому печатному слову. И потому все кошмарные картины из Дантова ада (издания, кажется, 1940 года, который был у отчима) стояли перед моими глазами как наяву.)
…Я прибавил ходу – ускорило свой бег и привидение. Я дал деру – привидение тоже помчалось вприпрыжку. Сердце рвалось из груди. Минут через пять я посмотрел направо: привидения видно не было. Я осмотрелся тщательнее – никто меня не преследовал. Уф… Вот и старая лозина, еще с полверсты…
Утром на обратной дороге в Архангельское я поставил несколько точек над i. «Привидение» я увидел в ярких лучах солнца. Это было… большое пугало от грачей на колхозном поле. С растопыренных палок-рук свисали широкие болтающиеся рукава из белой ткани, вместо головы – соломенный шар…
В этот день в моем сознании родилось СОМНЕНИЕ.
АМИНЬ!

(На фото: "Подмастерье".)